Александр Васильевич Суворов

«Готовься в войне к миру, а в мире к войне.»

К.Л. Козюренок

ИСТОРИЯ О СВЕТЛОСТИ:

Эпизод из отношений Павла I и А.В. Суворова. Август 1799

История взаимоотношений императора Павла I и полководца А.В. Суворова, двух самых неординарных личностей российской истории последних лет XVIII в., всегда пользовалась особым вниманием их биографов. Согласно схеме, сложившейся в русской историографии вт. пол. XIX — нач. XX в., эти отношения прошли три этапа. Первый, от воцарения императора до возвращения Суворова на службу в феврале 1799 г., в целом характеризуется взаимным неприятием и срывавшимися попытками достичь взаимопонимания. Второй, до конца марта 1800 г., является фактической идиллией, полной гармонией между государем и его генералиссимусом. Наконец последние полтора месяца жизни А.В. Суворова омрачены сколь тяжелой, столь и неожиданной опалой, по поводу причин которой среди исследователей до сих пор нет единого мнения [1].

В советской сувороведческой литературе, как известно, утвердилась точка зрения о перманентно негативном отношении Павла I к полководцу. Однако при этом требовали объяснения экстраординарные пожалования императора Суворову в кон. 1799 — нач. 1800 гг.: дарование княжеского титула, возведение в ранг генералиссимуса, с отдачей войсками почестей аналогичных высочайшей особе, создание прижизненного памятника. Хотя в каждом конкретном случае вразумительные аргументы со знаком минус и не были приведены, но искренность Павла Петровича удалось взять под сомнение. Постараемся выяснить, насколько это обоснованно в отношении первой из перечисленных выше наград полководцу. Уже в некоторых дореволюционных работах А.В. Суворов трактовался как «российской армии победоносец... которому собственный государь отказал в титуле «светлости» [2]. Однако наиболее развернуто мнение о том, что в пожаловании полководцу княжеского титула Российской империи содержалась высочайшая немилость, изложил К. Осипов, автор самого известного в советское время жизнеописания генералиссимуса, многократно переиздававшегося огромными тиражами на протяжении нескольких десятков лет [3]. В первом издании этой книги он написал: «Осыпая наградами и комплиментами прославлявшего его полководца, Павел в тайне питал к нему прежние недоверие и неприязнь. Один характерный факт ярко иллюстрирует это: даровав Суворову княжеский титул, император не разрешил именовать его «светлостью». Суворов остался «сиятельством», хотя при возведении в княжеское достоинство Безбородко и Лопухина было добавлено: «с титулом светлости» [4]. Спустя более полутора десятилетий, в очередном переиздании своего труда, К. Осипов добавил в этот текст цитату из повеления Павла I генерал-прокурору А.А. Беклешову от 22 ноября 1799 г.: «Быв известен, что многие ошибаются в титуле генералиссимуса князя Италийского, называя его светлостию, хотя никогда нами оным не был пожалован, то повелеваю вам взять ваши меры, дабы никому не были даваемы титла, нами не утвержденные» [5].

Напомним, что 8 августа 1799 г. Сенату был дан именной указ следующего содержания: «Для сохранения памяти в предъидущих веках великих дел генерал-фельдмаршала нашего графа Суворова-Рымникского [...], и в знак признательности нашей пред целым светом жалуем ему [...] знаменитое достоинство князя Российской империи с титулом Италийского, распространяя оное на всех его потомков мужского и женского родов, повелевая ему быть и писаться князем Италийским, графом Суворовым-Рымникским» [6]. Как видим, о форме титулования в указе ничего не сказано, на первое же место среди причин пожалования поставлено увековечение «памяти великих дел» Суворова для потомства. Действительно, близкое окончание земного пути весьма престарелого полководца сознавали все, включая его самого. Сохранение же в веках наследниками Александра Васильевича почетного титула Италийского являлось настоящим «памятником нерукотворным» победам русских войск в 1799 г.

Заслуживает внимания реакция на это событие современников. 12 августа 1799 г. П.В. Завадовский сообщал в письмах из Петербурга Александру и Семену Романовичам Воронцовым: «При молебне за Мантую читан был похвальный указ о знаменитых делах графа Суворова, за которые пожалован князем империи Российской и проименован Италийский. [...] Удовольствовано честолюбие российского Аннибала досыта. [...] Проименование сие распространено на все его потомство, чего ни Румянцов, ни Сципионы не имели» [7]. Действительно, передача по наследству почетного титула произошла в России впервые: наследники А.Г. Орлова-Чесменского, П.А. Румянцева-Задунайского, В.М. Долгорукова-Крымского не имели права на почетную удвоенную фамилию. Тем более не было ее у потомков победителя Карфагена, древнеримского полководца Сципиона Африканского, по примеру которого в эпоху классицизма производились подобные пожалования. Именно это уникальное обстоятельство и обратило на себя внимание в то время, вопрос же со «светлостью» остался незамеченным.

Однако его поставил сам император, как это видно из цитированного выше повеления генерал-прокурору,. Во исполнение высочайшего распоряжения А.А. Беклешов в первых числах декабря 1799 г. разослал губернаторам, начиная с Санкт-Петербурга и Москвы, предписания о том, «что его императорское величество, сведав, что от некоторых чиновников в письмах употребляется титул, не принадлежащий князю Италийскому графу Суворову-Рымникскому, его светлости, высочайше повелеть соизволил, чтобы впредь сего указом неутвержденного титула не давалось.» В губернских же правлениях «приказали: списать списки с предписания г. генерал-прокурора, разослать в ... подчиненные места здешней губернии к исполнению высочайшей воли... для сведения чрез кого следует о том здесь объявить» [8].

Надо полагать, что именно после «распубликования» генерал-прокурорского отношения в обществе могло возникнуть недоумение, тем более что в этих тонкостях тогда еще не привыкли разбираться — до 1799 г. титул светлейшего князя Российской империи получили лишь четыре человека, причем А.Д. Меншиков и Д.К. Кантемир еще при Петре I [9]. Разъяснения последовали со стороны давнего доверенного лица А.В. Суворова при дворе, его племянника, генерал-прокурора Синода графа Д.И. Хвостова. Последний изложил их в специальной записке, опубликованной еще в 1900 г., но практически не замеченной исследователями [10]. Хотя документ не датирован, но исходя из текста создание его можно отнести к декабрю 1799 г. Судя по всему это записка для памяти, появление которой вызвано возможно тем, что «историю о светлости князя Суворова» приходилось часто разъяснять в письмах.

С учетом изложенных Хвостовым обстоятельств дело выглядит следующим образом. На протяжении XVIII в. в вопросе княжеского титулования регламентации не существовало, но по примеру Священной Римской империи князья именовались светлостями, в том числе и в официальных документах. Происходило это явочным порядком, также как и присвоение русскими дворянами других атрибутов западноевропейского благородного сословия [11]. Поскольку титулами имперских князей в царствование Екатерины II были пожалованы такие люди как Г.Г. Орлов, Г.А. Потемкин, А.А. Безбородко, П.А. Зубов, то никаких вопросов из-за подражания им не возникало. Впервые форму титулования оговорил 5 апреля 1797 г. Павел I, когда, при пожаловании А.А. Безбородко в князья Российской империи, в указе «присовокупил: «с титулом светлости.» Ставший князем 19 января 1799 г. П.В. Лопухин в течение месяца «после пожалования своего не пользовался титулом светлости, доколе на сие не последовало особаго высочайшаго указа.» Последний из пожалованных Павлом князей, армянский патриарх Иосиф Аргутинский-Долгорукий, титула светлости не получил [12].

Из всего этого можно заключить, что по мнению Павла I указанный титул был не просто приставкой, но следующей, высшей ступенью после князя Российской империи и автоматически принадлежал лишь тем лицам, которые уже являлись князьями Священной Римской империи. В целом такая градация княжеского достоинства сохранялась затем вплоть до отмены титулов в России [13]. Но А.В. Суворов был лишь имперским графом, пожалованный же ему сардинский княжеский титул права на светлость не давал, поскольку это итальянское королевство в Священную Римскую империю германской нации не входило. Надо сказать, что А.В. Суворов, вопреки распространенному мнению о равнодушии его к внешним знакам отличия, с 1796 г. пребывал в обиде на то, что император Священной Римской империи не пожаловал его, наряду с фаворитом Екатерины II П.А. Зубовым, княжеским титулом за заслуги в победе над Речью Посполитой в 1794 г. 24 июля 1799 г. полководец писал российскому послу в Вене А.К. Разумовскому, явно намекая на желательность такой награды: «Граф Андрей Кириллович! Сардинский король пожаловал мне диплом своего гранд-маршала, князя и кузена в знак награждения. От Венского двора щедро меня за Лодомирию, Галицию и Краков [земли, полученные Австрией по третьему разделу Польши 1795 г.]в князь Платоне Зубове наградили» [14].

Эти кажущиеся сейчас несущественными обстоятельства имели большое значение для российского императора, о котором один из современников-придворных вспоминал: «Страсть Павла к церемониям почти равнялась его страсти к военщине» [15]. По мнению исследователей личности Павла Петровича соблюдения церемониала и этикета он добивался с той же требовательностью, что и любого своего важнейшего распоряжения [16]. Упорядочивая, регламентируя, придавая особое значение геральдике, системе титулов, орденов, другим внешним формам корпоративных отличий благородного сословия, император преследовал цель «поднятия сословного духа российского дворянства» [17].

Между тем писанного правила, четкой инструкции о пожаловании титула светлости князьям Российской империи в 1799 г. не существовало. По свидетельству А.А. Беклешова «... в самую минуту пожалования он докладывал государю: какой титул князю Италийскому приписать? и получил ответ — сиятельства...». Однако в указе это устное распоряжение генерал-прокурору зафиксировано не было. Поэтому например сам Д.И. Хвостов «... соображаясь пожалованию князя Безбородко и князя Лопухина, между собою различному, титуловал дядюшку сиятельством, что почти безпрерывно и продолжал, хотя здешний почт-директор удостоверял меня, что в высочайших рескриптах он титулуется светлостью.» Такой разнобой продолжался три с лишним месяца, пока наконец «... государственная Военная коллегия, сделав по высочайшему указу титул полный генералиссимусу и соображаясь в оном титулу покойного князя Меншикова [Александра Даниловича], который был светлость, титуловала и князя Италийского светлостью и поднесла на утверждение. Государь император сей титул конфирмовал во всех частях, но за светлость Ламбу [президенту Военной коллегии] попенял, и вот отчего вышло генерал-прокурорское отношение ... ибо ему и приказано было во все команды сию высочайшую волю дать знать» [18].

Подводя итог «истории о светлости князя Суворова» на наш взгляд остается только присоединиться к мнению Д.И. Хвостова: «До генералиссимуса сие лично не относится..». Жалуя полководцу столь почетный титул Павел I был вполне искренен в своих побуждениях и действовал строго в рамках законности, как он ее понимал. Однако в записке Хвостова содержится еще одно любопытное свидетельство: он слышал, что Суворову уже «готовят грамоту с титулом светлости». Не исключено, что новое пожалование ждало генералиссимуса в Петербурге и могло стать составной частью триумфа, ожидавшего полководца по въезде в столицу. Однако это — тема отдельного исследования.


ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Сжатый обзор мнений о причинах «последней опалы» Суворова в 1800 г. см.: Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I // Вопросы истории. 1993. № 4. С.127.

2. М.В.Г. «Жаль!» (К столетней годовщине со дня смерти Суворова) // Вестник всемирной истории. 1900. № 6. С.217.

3. Оценку этой работы см.: Кавтарадзе А.Г. А.В. Суворов в отечественной историографии // Александр Васильевич Суворов. К 250-летию со дня рождения. Сб. ст. М., 1980. С.54-55.

4. Осипов К. Суворов. М., 1938. С.366-367.

5. Его же. Александр Васильевич Суворов. М., 1955. С.275.

6. Цит. по: Павел I. Собрание анекдотов, отзывов, характеристик, указов и пр. / Сост. А.Гено, С.Томич. СПб., 1901. С.222.

7. Архив князя Воронцова. М., 1877. Кн.12. С.233-234.

8. Русская старина. 1877. Т.19. № 5. С.154; 1901. Т.107. № 7. С.30

9. Список пожалований графского и княжеского Российской империи достоинств за время от Петра Великого по 1881 год. СПб., 1889. С.3, 5, 23, 27.

10. Русская старина. 1900. Т.102. № 5. С.336-337.

11. По свидетельству современника уже во второй половине 1730-х гг. в России «... немного найдется князей, которые не несли бы [в гербе] короны имперского фюрста» (Берк К.Р. Путевые заметки о России // Беспятых Ю.Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. Введение. Тексты. Комментарии. СПб., 1997. С.151).

12. Там же. С.336; Список пожалований... С.23, 27, 35; Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена в Российской империи. Л., 1991. С.54, 55-56.

13. Там же. С.57-59.

14. А.В. Суворов. Письма / Изд. подг. В.С.Лопатин. М., 1986. С.347, 678.

15. Головкин Ф.Г. Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты. М., 1912. С.143.

16. Сорокин Ю.А. Российский император Павел I. Автореф. ... дисс. канд. ист. наук. Томск, 1989. С.17.

17. Агафонова Е.А. «Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи». К истории создания и публикации // 275 лет Геральдической службы России. Материалы конференции. СПб., 1997. С.3.

18. Русская старина. 1900. Т.102. № 5. С.337.


К.Л. Козюренок

ПРИЖИЗНЕННЫЙ ПАМЯТНИК:

Эпизод из отношений Павла I и А.В. Суворова. 1799 — 1801 гг.

Среди пожалований и почестей, оказанных Павлом I А.В. Суворову в 1799 году, выделяется уникальный для Российской империи замысел — установить прижизненный памятник полководцу. Высочайшее повеление о разработке проекта статуи было объявлено президенту Академии художеств графу О.Г. Шуазель-Гуффье 1 ноября 1799 г. в письме вице-президента Адмиралтейств-коллегии вице-адмирала графа Г.Г. Кушелева [1]. Через четыре дня Ф.В. Растопчин сообщил об этом самому Суворову [2]. Уже 30 ноября президент Академии известил Кушелева о готовности представить императору эскизы вариантов монумента [3]. Высочайшее разрешение последовало 7 декабря [4]. Рассмотрев рисунки и модели Павел остановил свой выбор на проекте скульптора М.И. Козловского. Это случилось под Новый год [5]. Все тот же Растопчин в письме от 7 января 1800 г. живописал виновнику торжества черты его будущего скульптурного изображения [6].

Затем, по общепринятому мнению, «наступивший в марте 1800 года перелом в отношениях Павла I к Суворову не замедлил сказаться на судьбах монумента...» [7]. Уже в написанных спустя десятилетие после событий воспоминаниях утверждалось, что с наступлением «предсмертной опалы» полководца «работы по сооружению памятника были запрещены» [8]. Действительно, он был торжественно открыт только к годовщине кончины А.В. Суворова, при новом императоре. Какова же была судьба монумента генералиссимусу в последний год правления Павла? 18 января 1800 года граф Шуазель-Гуффье направил Г.Г. Кушелеву очередное письмо, в котором запросил на отливку статуи и сооружение пьедестала двадцать пять тысяч рублей. Согласно смете они должны были отпускаться из Кабинета Е. И. В. в течение пяти месяцев [9]. Высочайший указ о выделении средств состоялся 5 февраля [10]. Следовательно еще в то время, когда ни о какой «опале» А.В. Суворова речи не было, окончание работы над памятником планировалось не ранее июля 1800 г. Для сравнения можно сказать, что высочайшее повеление о сооружении обелиска «Румянцева победам» состоялось 25 февраля 1797 г., а открыт он был только в 1799 г. [11]

Очень важно то обстоятельство, что монумент проектировался и возводился не сам по себе, но как составная часть грандиозного комплекса Михайловского замка. Известно, что на протяжении 1797-1800 гг. одним из главных его архитекторов являлся Павел Петрович. Он лично входил в подробности композиционных решений планировки здания и его деталей, руководствуясь не только своими художественными устремлениями, но и особенностями мировоззрения [12]. Давая указ о создании памятника Суворову император предполагал установить его у своего гатчинского дворца. Но после утверждения проекта М.И. Козловского Павел решил поместить прижизненный монумент генералиссимусу напротив главного фасада Михайловского замка — на площади Коннетабль [13]. Здесь история его создания переплелась с судьбой другой скульптуры — конной статуи Петра I работы Б.К. Растрелли.

Она была отлита еще в 1747 г., но до воцарения правнука великого императора официально не устанавливалась [14]. Павел Петрович 2 марта 1799 г. распорядился передать памятник в распоряжение Адмиралтейств-коллегии для установки в Кронштадте, на набережной канала Петра Великого. Именно поэтому переписка о нем в последующем шла через возглавлявшего морское ведомство доверенного приближенного императора Г.Г. Кушелева. Проектирование пьедестала было поручено автору Румянцевского обелиска архитектору В. Бренна. В течение года Павел рассмотрел и отклонил несколько вариантов по причине их высокой стоимости. В начале 1800 г. император решил поместить статую Петра в Гатчине, вместо Суворова. Дело проектирования пьедестала было передано в Академию художеств, которая 6 февраля объявила конкурс. 1 марта 1800 г. император утвердил вариант, предложенный Ф.И. Волковым. Проект очевидно так понравился Павлу, что спустя два дня он распорядился установить конный монумент во внешнем дворе Михайловского замка, на площади Коннетабль. Памятник же генералиссимусу должен был быть перемещен на Царицын луг, напротив «Румянцевской колонны» [15].

Вряд ли в этом обстоятельстве можно усмотреть признаки какой-либо «немилости». Напротив, во всех случаях памятник здравствующему на тот момент (еще раз подчеркнем это!) полководцу должен был находиться прямо под окнами императорской резиденции. Архитектурному же ансамблю площади Коннетабль более отвечала конная статуя Петра, в чем можно убедиться и ныне. Обследование нового места установки монумента А.В. Суворову было произведено 21 апреля 1800 г. и Совет Академии художеств решил изменить форму пьедестала, поручив 5 мая эту работу М.И. Козловскому. Уже спустя два дня Павел утвердил один из представленных ему эскизов. Затем вся документация была переслана вице-президенту Академии Чекалевскому для произведения торгов на сооружение фундамента и самого пьедестала [16]. В письме из Петербурга от 28 июня 1800 г. современник событий сообщал, что «статуя Суворову отделывается» [17].

Здесь и возникает длинная пауза, позволившая говорить о «запрете» на постройку памятника. Думается задержка была вызвана тем, что как раз в это время спешно завершалось грандиозное строительство Михайловского замка и тесно связанная с ним работа по установке конной статуи Петру I. Занимались ею те же специалисты, что и отделкой памятника генералиссимусу. Так ремонт растреллиевского монумента и отливку барельефов для пьедестала к нему с мая по октябрь 1800 г. производил по подряду мастер В.П. Екимов [18]. Он же в мае следующего года был награжден за отливку памятника Суворову [19]. Но в середине 1800 г. все силы были брошены на достройку императорской резиденции и для других работ их просто не хватало — ситуация, хорошо известная в нашем городе и на современных примерах. Кстати несмотря на все усилия статую Петру вовремя установить все же не успели: император торжественно отпраздновал освящение Михайловского замка 8 ноября, а пьедестал для монумента был воздвигнут на место только двадцатого числа [20].

Работы над памятником полководцу были возобновлены сразу же после окончания основного «объекта». Уже 17 декабря 1800 г. в Академию художеств было направлено распоряжение о том, что Павел Петрович хочет открыть его до своего обычного весеннего отбытия в Гатчину. Как правило император отправлялся туда в апреле, но в 1801 году он планировал сделать это раньше и указ гласил «чтобы графа Суворова монумент прежде отъезда Е. И. В. окончен был». Гибель Павла I очевидно вновь несколько задержала возведение памятника, по крайней мере подряд на поставку камня для пьедестала был заключен только 13 апреля 1801 г. Но тем не менее 5 мая он был открыт на том месте и по тому проекту, который был утвержден покойным императором. Новый государь наградил участников создания монумента, а «Суворочке» — Наталье Александровне Зубовой в этот день была преподнесена его модель [21].

Подводя итог истории памятника генералиссимусу нам остается только присоединиться к существующему в историографии мнению: «Очевидно, общая оценка Павловского царствования и самой личности государя наложила свой отпечаток на отношение современников к отдельным деталям, частностям, конкретным фактам» [22].


ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Столяров А. К истории создания памятника Суворову работы М.И.Козловского // Сообщения Государственного Русского музея. Л., 1947. Вып. II. С.6.

2. Милютин Д.А. История войны 1799 г. СПб., 1857. Ч.III. С.526.

3. Российский государственный архив военно-морского флота (РГАВМФ). Ф.198. Оп.1. Д.30. Л.24-24об.

4. Там же. Л.19об.

5. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.6.

6. Фукс Е.Б. История Российско-австрийской кампании 1799 г. под предводительством генералиссимуса, кн. Италийского, графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского. СПб., 1826. Ч.III. С.636.

7. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.7.

8. Путешествие в Петербург аббата Жоржеля в царствование императора Павла I. М., 1913. С.166.

9. РГАВМФ. Ф.198. Оп.1. Д.31. Л.123-124.

10. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.7. Всего памятник должен был обойтись казне в 35233 рубля, включая сюда стоимость фундамента, установки, бронзовых и позолоченных деталей декора пьедестала.

11. Майков П. Румянцев П.А. // Русский биографический словарь. Пг., 1918. Т. «Романова-Рясовский». С.567; Меерович Г.И. Румянцев в Петербурге. Л., 1987. С.227.

12. См. об этом, напр.: Хайкина Л.В. Михайловский замок и некоторые аспекты религиозно-философских воззрений Павла I // Отечественная история. 2000. № 2. С.164-170.

13. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.7.

14. Боженкова М.И. Кумир на бронзовом коне. Образ Петра Великого в монументальной скульптуре Санкт-Петербурга. СПб., 1997. С.102-105.

15. Там же. С.110-111; Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.7.

16. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.7.

17. Выдержки из дружеских писем Евгения (впоследствии митрополита Киевского) к воронежскому приятелю его Василию Игнатьевичу Македонцу // Русский архив. 1870. Кн.4. Ст.784.

18. Боженкова М.И. Кумир на бронзовом коне. С.114.

19. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.8.

20. Боженкова М.И. Кумир на бронзовом коне. С.116-117.

21. Столяров А. К истории создания памятника Суворову... С.8.

22. Сорокин Ю.А. Мемуары конца XVIII — первой половины XIX веков как исторический источник для характеристики личности императора Павла I // Археологические, этнографические и исторические источники по истории Сибири. Межведомственный сборник научных трудов. Омск, 1986. С.113.


К.Л. Козюренок

К вопросу о причинах опалы А.В. Суворова 1800 г.

Во вт. пол. 1995 — нач. 1996 гг. на страницах санкт-петербургской газеты «Час пик» появилась серия статей старшего научного сотрудника С.-Петербургского филиала Института российской истории РАН, кандидата исторических наук М.М. Сафонова, в которых он изложил свои оригинальные взгляды на ряд дискуссионных проблем отечественной истории. Они во многом отличаются от принятых ныне в историографии. Один из этих материалов, по-новому трактующий события междуцарствия и восстания 1825 г., уже получил отклик в периодике [1]. Мы же остановимся на статье «Загадка опалы Суворова» [2]. Поскольку изложенные в ней соображения М.М. Сафонова ранее были обоснованы автором в специальной работе, опубликованной на страницах журнала «Вопросы истории» [3], есть удобная возможность оценить весомость аргументации исследователя, так как в газетной статье ссылочный аппарат по понятным причинам отсутствует.

Итак, вполне справедливо заметив, что «последняя страница жизни А.В. Суворова — предсмертная опала — остается до сих пор не вполне понятной», М.М. Сафонов предложил читателям новое обьяснение причины немилости, постигшей полководца у императора Павла I непосредственно перед кончиной в 1800 г. По мысли автора, источником опалы явилась связь между А.В. Суворовым и т.н. «смоленским заговором» против императора.

В историографии «смоленским заговором» именуется существовавший в 1797-1798 гг. антиправительственный кружок из числа офицеров расквартированных в этой губернии полков, чиновников местной администрации, гражданских лиц и отставных военных. Руководили им отставной полковник А.М. Каховский и выключенный из службы полковник П.С. Дехтерев. Материалы следствия по делу этой организации были введены в научный оборот в 1952 г. Т.Г. Снытко [4]. Тогда она трактовалась в историографии как преддекабристская [5]. Эту версию поставил под сомнение Н.Я. Эйдельман, обратив внимание на обширные связи заговорщиков в высших сферах столицы, откуда во время следствия они получали действенную помощь и поддержку. Он связал «смоленский заговор» с антипавловской дворцовой интригой, которая существовала в 1797-1799 гг [6]. Это мнение поддержал в своей монографии и М.М. Сафонов, в специальной главе, посвященной организованной оппозиции Павлу I, увязав кружок Дехтерева-Каховского с деятельностью «молодых друзей» наследника престола и клана братьев Зубовых [7].

Имя Суворова фигурирует в документах следствия всего единожды, на втором его этапе, уже после того как в июле-августе 1798 г. «смоленский заговор» был разгромлен, а его руководители отправлены в крепость и ссылку [8]. Откровенные показания одного из арестованных, капитана В.С. Кряжева, позволили руководившему дознанием генералу Ф.И. Линденеру в ходе возобновленного в ноябре 1798 г. разбирательства вскрыть связи смоленских заговорщиков с широким кругом высокопоставленных лиц в Петербурге. Преодолевая сопротивление столичных «протекторов» заговора, включая генерал-прокурора П.В. Лопухина, которые добились прекращения дела, Линденер передал в начале 1799 г. показания Кряжева лично Павлу [9]. Именно в них арестованный, среди прочего, писал: «... Еще однажды случилось мне слышать от полковника Каховского, что он при самом начале царствования государя имел план к перемене правления... », который состоял в том чтобы склонить командовавшего в 1796 г. войсками в Тульчине Суворова выступить против Павла и свергнуть его с престола. «Но сего плану не мог открыть графу Суворову не быв допущен к нему его адьютантами, которым он однако ж о сем открыл» [10].

Как видим, из показаний Кряжева следует, что Суворов лично о планах Каховского не узнал. Однако это свидетельство арестованного было поставлено Т.Г. Снытко под сомнение: «Во-первых, Каховский не стал бы излагать свой план адьютантам Суворова, и, во-вторых, не пустить Каховского к Суворову адьютанты не могли: к Суворову он имел доступ в любое время» [11]. Эти утверждения на наш взгляд бездоказательны. Во-первых, мнение Т.Г. Снытко и М.М. Сафонова о том, что «... А.М. Каховский занимал видное место при штабе А.В. Суворова... являлся одним из немногих офицеров, сохранивших надолго расположение Суворова... » и даже был «... его любимец...» [12] не подкреплено фактами. В период 1787-1798 гг. Каховский всего дважды упомянут в суворовской корреспонденции, оба раза среди десятков других офицеров, отличившихся при штурмах Измаила в 1790 г. и Праги в 1794 г [13]. Других свидетельств общения Суворова и Каховского как будто бы не известно. Поэтому не ясно, каким образом обер-кригскомиссар Инспекторской экспедиции Военной коллегии, каковую должность А.М. Каховский занимал перед отставкой в 1796 г., мог иметь «доступ в любое время» к генерал-фельдмаршалу, под командой которого в это время даже не служил.

Во-вторых, поскольку не ясно о каких «адьютантах Суворова» идет речь в рассказе Кряжева, интерпретировать это свидетельство вообще затруднительно. С одной стороны, фельдмаршал имел при себе в Тульчине большую офицерскую свиту, как было принято в екатерининской армии. Распоряжение Павла о ее роспуске послужило одним из поводов к конфликту между императором и Суворовым. После выхода последнего в 1797 г. в отставку 18 офицеров его штаба последовали за опальным полководцем в Кобрин, где им была то ли подарена, то ли временно предоставлена часть суворовских имений. Лишь немногие из них сохранили расположение фельдмаршала в последующие года, а с большинством тяжбы о возвращении имущества продолжались еще и после смерти Суворова [14]. С другой стороны, по свидетельству ряда осведомленных мемуаристов, канцелярией командующего в Тульчине заправляли генеральс-адьютант Суворова П.Г. Тищенко и адьютант штаба Д.Д. Мандрыкин, которые фактически и решали кого допустить к фельдмаршалу на прием [15]. В любом случае все эти личности ничего выдающегося из себя не представляли и крайне маловероятно, чтобы они передали своему патрону план государственного переворота, даже если и узнали о нем.

Не ясно также, на чем основано мнение Т.Г. Снытко что «Кряжев явно желал выгородить фельдмаршала» путем оговорок в конце своих показаний [16]. Имей он такое желание, гораздо проще было бы вовсе не упоминать об этом рассказе Каховского, тем более что подобных сведений никто другой следствию не давал. Из предыдущей биографии Кряжева также нельзя усмотреть никаких причин для особой любви к Суворову, под командой которого он даже ни разу не состоял. Зато В.С. Кряжев являлся практически единственным из арестованных заговорщиков, кто, испугавшись, давал весьма подробные показания [17]. Поэтому гораздо логичнее на наш взгляд предположить, что привлеченный к ответственности капитан, стремясь смягчить свою вину чистосердечным признанием, выдал следствию все что когда-либо слышал от Каховского и других. Поскольку от полноты и точности показаний зависела его собственная судьба не доверять им оснований как будто бы нет.

Правда Т.Г. Снытко, в подкрепление своей версии, приводит также неопубликованный рассказ из воспоминаний брата по матери А.М. Каховского и тоже участника «смоленского заговора», знаменитого генерала А.П. Ермолова. По его версии Каховский, «однажды, говоря об императоре Павле» с Суворовым, прозрачно намекнул фельдмаршалу на возможность вооруженного выступления против самодержца. «Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховского. «Молчи, молчи, — сказал он, — не могу. Кровь сограждан!» [18] Однако эта сцена, без указания времени и места, носит все черты апокрифа, одного из многочисленных суворовских анекдотов. Александр Васильевич бывало сознательно совершал подобные эскапады с прыжками на людях, давая пищу пересудам о своих чудачествах. Но в серьезных разговорах наедине, как отмечают все близко общавшиеся с ним, он вел себя вполне адекватно. Наличие же этих двух версий обращения Каховского к Суворову на наш взгляд может вызвать сомнение в достоверности самого события. Не распостранял ли Каховский среди своих сторонников для поднятия их духа рассказ в разных вариациях о том, что в замыслы заговорщиков в той или иной степени посвящен самый знаменитый российский полководец того времени? Во всяком случае из всего вышеприведенного никак нельзя заключить «... с полной очевидностью ... что Суворов не только был в курсе планов Каховского, но и сочувствовал им» [19].

Мы столь подробно остановились на суждениях Т.Г. Снытко поскольку М.М. Сафонов принял его аргументацию практически без изменений. При этом исследователь изложил историю обращения Каховского к Суворову в 1796 г. таким образом, что из текста следует, будто содержание ермоловского рассказа об этой беседе принадлежит Кряжеву, между тем последний, как мы помним, утверждал обратное [20]. Кроме того автор выдвинул еще одно доказательство осведомленности фельдмаршала о замыслах будущего главы смоленских заговорщиков: «Д.И. Хвостову Суворов 6 января 1797 г. писал: «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил» [21]. Подобная интерпретация этой фразы вызывает сразу два вопроса. Во-первых, удивительно, что уже находившийся в конфликте с Павлом полководец столь безбоязненно излагает в письме свои мысли о военном мятеже против законного государя. Хвостов хотя и был долгие годы доверенным корреспондентом Суворова, но все же отнюдь не в той степени, чтобы сообщать ему мысли о самом тяжком из всех возможных государственных преступлений. Во-вторых, непонятно почему речь идет о «гербе России», ведь Каховский отнюдь не собирался выступать на стороне какой-либо иностранной державы. Чтобы попытаться разьяснить эти сомнения, обратимся непосредственно к тексту суворовского письма.

В начале января 1797 г. фельдмаршал собирался просить об увольнении его от командования войсками по несогласию с некоторыми из армейских реформ нового императора. Д.И. Хвостов в это время, как и в предшествующие шесть лет, снабжал Суворова информацией о происходящем в столице, при дворе, а также давал советы как вести себя в той или иной ситуации, складывавшейся во взаимоотношениях полководца с Петербургом. Поэтому рассматривая корреспонденцию фельдмаршала следует учитывать, что перед нами своеобразный диалог с Хвостовым. Многое в посланиях Суворова является ответом на различные замечания, предложения, соображения, высказанные последним. Вне этого контекста интерпретировать переписку фельдмаршала весьма затруднительно, толкование ее содержания может быть весьма различным. Именно так, на наш взгляд, обстоит дело с изложенным в письме от 6 января 1797 г.: «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил. Разве без головы или прусский в прусской службе. Здесь Александру Дмитриевичу (маленький сын Хвостова — К.К.) кокард Петра Великого, который я носил и не оставлю до кончины моей» [22].

Думается, что данная сентенция может являться ответом фельдмаршала на вопрос, предположение или предложение Д.И. Хвостова о возможности перехода А.В. Суворова на иностранную службу. В самом обсуждении этой темы не было ничего особенного, поскольку в 1793-1794 гг., в ситуациях, когда Суворов считал себя обиженным и несправедливо обойденным верховной властью, он дважды официально просил: «... Высочайше повелеть меня... уволить волонтером к немецким и союзным войскам...» [23]. Во время конфликта рубежа 1796-1797 гг. фельдмаршал вспоминает о том, что у него осталась «... власть Выс[очайшего] указа 1762 году (вольность дворянства)» [24]. Этот указ, как известно, декларировал, кроме права служить или не служить в России, еще и право дворянина выезжать за рубеж и поступать на службу к иностранным монархам. В январе 1797 г., обдумав различные возможности, Суворов предпочел лишь отказаться от командования войсками и просил Павла «... о Всемилостивейшем увольнении меня в мои здешние кобринские деревни на сей текущий год» [25]. В письмах же к Хвостову вполне возможно содержатся обьяснения причин, по которым фельдмаршал в данное время не может поступить на службу другой державы. Во-первых, это общее его неодобрительное отношение к «волонтерству»: «И великий Кобург мерсинер (наемник — К.К.), но ни я, ни русские — они отечественники — различие иностранных правлениев с российским» [26]. Во-вторых, в отличие от 1793-1794 гг., Россия находилась в этот период в весьма сложных отношениях с Пруссией и Австрией, так что не исключалась даже возможность войны с первой. Отсюда опасения Суворова как бы не оказаться на службе у державы, которая вступит в конфликт с его родиной, «... которой я столько служил.» А поскольку он не желает стать «прусским в прусской службе» или лишиться головы за измену, то следует вывод: «Я, Боже избавь, никогда против отечества» [27].

Еще одним доказательством причастности фельдмаршала к «смоленскому делу» М.М. Сафонов считает то, что «среди членов кружка было несколько человек, лично связанных с Суворовым.» Исследователь называет М.Д. Балка, М.И. Зыбина, П.Г. Гагарина [28]. Насколько это утверждение обосновано? Сафонов посчитал, что М.Д. Балк «... близкий Суворову человек ... очевидно, родственник А.М. Балка, управляющего новгородскими деревнями Суворова», опираясь на утверждение В.С. Лопатина в комментарии к суворовскому письму от 1796 г., а последний, в свою очередь, вероятно почерпнул это у составителей именного указателя к предыдущей публикации корреспонденции полководца [29]. Однако данное мнение основано на недоразумении, поскольку в указанном письме явно имеется в виду А.М. Балк, так как речь идет о подготовке для Суворова дома в «Новгородских деревнях». Что же касается Михаила Дмитриевича Балка, то он никогда не состоял под командой Суворова и не упоминался в его переписке. Близкое его родство с А.М. Балком требует доказательств, поскольку эта фамилия была весьма разветвленной [30]. Михаил Иванович Зыбин упомянут Суворовым лишь однажды, когда в 1788 г. генерал-аншеф просил начальника канцелярии Потемкина В.С. Попова в последних строках своего письма из Кинбурна: «... ежели можно, пособите ему в его прозьбе...» [31]. Более сведений о том, что Зыбин пользовался «покровительством Суворова» не имеется и после 1788 г. он под начальством Александра Васильевича не состоял. В письме от 13 декабря 1792 г., на которое также ссылается М.М. Сафонов, определенно упомянут другой Зыбин, скорее всего адьютант Суворова в обер-офицерских чинах, тогда как Михаил Иванович еще четыремя годами ранее был подполковником [32]. Наконец М.И. Зыбин был полностью оправдан Линденером, который, после ознакомления с добровольно переданными полковником в следственную комиссию личными бумагами, донес генерал-прокурору о том, что сведений, подтверждающих связи Зыбина с заговором не найдено [33].

Однако наиболее интересная ситуация складывается с наличием в списке Сафонова князя Павла Гавриловича Гагарина, который аттестован исследователем как «сын одного из участников панинского кружка ... (сочинитель антиправительственных песен и стихов)...», который «видимо, тоже был близок Суворову.» При этом автор ссылается на Русский биографический словарь, в котором однако содержатся совсем другие сведения. До 1799 г. П.Г. Гагарин с Суворовым вероятно вовсе не встречался, зато в 1793-1794 гг. служил при штабе известного антагониста полководца, князя Н.В. Репнина. Адьютантом к фельдмаршалу Гагарин был назначен уже в Италии, после чего на него посыпались императорские милости: чин полковника в преображенском батальоне Его Величества, генерал-адьютантство. «Причиной такого быстрого возвышения Г. было то, что фаворитка Павла I княжна Анна Петровна Лопухина призналась Государю в своей любви к Г. 8 февраля 1800 г. произошло венчание Г. и княжны» [34]. Со стороны императора это весьма странный способ наказания «сочинителя антиправительственных стихов и песен»... Вряд ли можно считать, что Суворов «представил в столицу новые доказательства своей политической неблагонадежности» и когда, уже будучи в Италии, просил Ф.В. Ростопчина исходатайствовать у императора прощение для заключенного в крепость А.М. Каховского и прислать его в действующую армию. М.М. Сафонов пишет, что «разумеется, просьба не была удовлетворена» [35]. Однако, судя по всему, она и не дошла до Павла, поскольку «... Ростопчин ответил, что ходатайствовать за Каховского «еще рано» [36]. Эта просьба фельдмаршала, скорее всего инициированная кем-либо из офицеров, ранее знавших Каховского, имела целью дать ему возможность загладить свою вину на поле боя и не видно каким образом она повлияла в отрицательном смысле на отношение императора к Суворову.

Собственно вышеизложенными соображениями и исчерпывается фактическое обоснование М.М. Сафоновым своего нового обьяснения причин предсмертной опалы Суворова. Утверждения же о том, что «в воображении царя» имя полководца было связано с братьями Зубовыми и «всякие новые сведения о конспиративной деятельности и Зубовых, и „молодых друзей“ наследника престола являлись одновременно ударом и по Суворову, так как после признаний Кряжева в конце 1798 г. все эти имена были связаны в один узел» [37], не подкреплены источниками. Неизвестно какие именно бумаги передал в начале февраля 1799 г. Павлу I Линденер, поскольку исследователь не указал откуда именно почерпнуты им эти сведения. В работе Т.Г. Снытко никаких данных по этому поводу не содержится. Фигурировало ли вообще имя Суворова в донесениях следствия императору? Если да, то в каком контексте? Ответов на эти вопросы М.М. Сафонов не дает, а без них судить о возможном влиянии «раскрытий» Линденера на судьбу Суворова невозможно, равно как и утверждать, что «... никакие победы не могли заставить Павла I забыть о том, что Суворов в свое время не донес на Каховского...» [38]. Ведь об интересе властей к сообщенным Кряжевым фактам ничего не известно. Нет сведений о том, предпринимались ли попытки проверить данные о наличии у Каховского уже в 1796 г. плана государственного переворота и причастности к ним Суворова хотя бы путем допроса людей из бывшего окружения фельдмаршала в Тульчине. Показания Кряжева на их судьбе как будто бы не отразились [39].

Думается, что М.М. Сафонов напрасно с ходу отверг мнения предшествующей историографии по поводу последней опалы Суворова. В нашу задачу не входит доказательство альтернативного обьяснения причин этого события, но все же нельзя не обратить внимание на возможную связь его как с изменениями во внешней политике Российской империи вт. пол. 90-х гг. XVIII в., так и с особенностями личности Павла I. Обе эти причины уже рассматривались историками, правда, как правило, без взаимной связи. Прежде всего следует отметить, что почти все лица, причиной падения «кредита» которых при дворе М.М. Сафонов считает причастность к «смоленскому делу» — А.Б. Куракин, А.А. Безбородко, В.П. Кочубей, являлись противниками войны с Францией. Историки дипломатии придерживаются мнения, что в нач. 1799 г. они впали в немилость именно в связи с этой своей позицией [40]. Далее, на наш взгляд, сомнительно утверждение М.М. Сафонова о том, что «когда тучи сгустились над головой Суворова» в нач. 1799 г., «затевать „дело“ против него было невозможно» по причине требования Австрии и Англии назначить полководца командующим союзной армией в Италии [41]. Павел вступал в войну с намерением сделать Россию основной силой европейской политики, дабы установить на континенте выгодное ей «равновесие», не останавливаясь при необходимости и перед тем чтобы «предписать закон Венскому двору» [42]. С учетом особенностей личности императора кажется невероятным, чтобы он уступил давлению какого-либо иностранного двора в вопросе назначения главнокомандующим человека, подозреваемого в соучастии в заговоре с целью свержения своей особы с престола!

Между тем, в начале 1800 г., возвращавшийся из армии в Россию Суворов совершил ряд шагов, которые вполне могли раздражить Павла I до той степени чтобы он выказал генералиссимусу знаки своего неудовольствия. По мнению современного исследователя мировоззрения императора «... характерной чертой личности Павла Петровича является его стремление к законности, весьма своеобразно понимаемой как возможно более точное и быстрое выполнение всех указов, циркуляров и предписаний, особенно если они исходят от государя» [43]. Как известно, в декабре 1799 — январе 1800 гг. Россия совершила резкий поворот в своей внешней политике, выйдя из войны и второй коалиции против Франции. В период с января по апрель 1800 г. император фактически разорвал отношения с бывшими союзниками. Более того, уже в январе Павел говорил о своей готовности откликнуться на мирные предложения Бонапарта [44]. Однако Суворов в это же время вел в Чехии переговоры с английским посланником в Вене Минто и австрийским представителем Бельгардом, а также неаполитанским дипломатом Галло, которые пытались предотвратить выход России из коалиции [45]. Хотя генералиссимус, судя по всему, держался в рамках данных ему из Петербурга инструкций, не было тайной что он ждал возобновления войны и возможно «был против выхода России из коалиции» [46]. Вряд ли это могло понравиться императору, который, кроме того, в свете нового направления своей внешней политики, был вероятно уже не заинтересован в чрезмерном акцентировании внимания на недавних успехах русского оружия в Италии.

Еще одной характерной чертой Павла являлось то, что «лица, уличенные в отступлении от установленного порядка, сурово наказывались, вне зависимости от тяжести проступка и прошлых заслуг» [47]. В этой связи мы бы не рискнули считать «вздорными» возможные причины недовольства императора Суворовым из-за состояния российских войск, возвращавшихся на родину. Кроме того генералиссимус в первой половине марта 1800 г. «отказался выполнить переданное ему пожелание Павла I сложить с себя звание австрийского фельдмаршала» и даже высказал желание появляться в Петербурге в этом мундире [48]. Это последнее могло быть расценено императором уже как непозволительная дерзость и открытая демонстрация против его политики.

Исходя из всего вышеизложенного, мы считаем, что М.М. Сафонов не привел достаточных доказательств для обоснования своего мнения о причинах предсмертной немилости А.В. Суворова. Тем более нет оснований для столь решительного вывода, какой сделан им на страницах газеты: «... Павел ни на минуту не забывал об изменнических „конспирациях“ Суворова. Поэтому вместо триумфа по возвращении его ждала вполне заслуженная опала» [49]. Явные знаки неудовольствия, которые оказал император генералиссимусу по приезде его в Петербург еще требуют своего обьяснения.


ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Бартошевич В.В. На что способны «Глаза нумизмата»! // Миниатюра, 1996, N 28, С.4-5.

2. Сафонов М.М. Загадка опалы Суворова // «Час пик», N 18 (452), 11 октября 1995 г., С.14.

3. Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I // Вопросы истории, 1993, N 4, С.127-134.

4. Снытко Т.Г. Новые материалы по истории общественного движения кон. XVIII в. // Вопросы истории, 1952, N 9. С.111-122.

5. Там же. С.122; Рябков Т.Г. Ранняя преддекабристская организация (к истории кружка А.М. Каховского) // Материалы по изучению Смоленской области. вып. 5. Смоленск, 1963. С. 146-164.

6. Эйдельман Н.Я. Дворцовый заговор 1797-1799 гг. // Вопросы истории, 1981, N 1. С.103-112.

7. Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988. С.53-59.

8. О ходе следствия см.: Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.129-130.

9. Там же. С.130.

10. Снытко Т.Г. Указ. соч., С.112.

11. Там же.

12. Там же. С.111; Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.128.

13. См.: Рапорт А.В. Суворова Г.А.Потемкину о взятии крепости Измаил, 21 декабря 1790 г. // А.В. Суворов. Документы. Т.II. М., 1951. С.570; Реляция А.В. Суворова П.А.Румянцеву о штурме Праги, 7 ноября 1794 г. // Там же. Т.III. М., 1952. С.415. Служа в кавалерии, Каховский участвовал в обоих штурмах волонтером, командуя пехотными частями.

14. Об этих делах см.: Петрушевский А.Ф. Генералиссимус князь Суворов. Т.2. Спб., 1884. С.349-350, 355-356, 363-364, 380-383, 394-396.

15. См. напр.: Ланжерон А.Ф. Русская армия в год смерти Екатерины II // Русская старина, 1895, Т.83, N 3, С.159, N 5, С.186; Энгельгардт Л.Н. Записки. М., 1868. С.184, 188-190.

16. Снытко Т.Г. Указ. соч. С.112.

17. См.: Снытко Т.Г. Указ. соч. С.114. В.С.Лопатин предположил, что именно этот Кряжев являлся переводчиком и составителем двух книг о Суворове, вышедших в 1805 и 1809 гг. Но данная гипотеза требует дополнительного обоснования. См.: А.В. Суворов. Письма. М., 1986. С.419, 421.

18. Цит. по: Снытко Т.Г. Указ. соч. С.112.

19. Там же.

20. Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.128. Эта, недопустимая с источниковедческой точки зрения, «амальгама» двух совершенно различных по типу, времени и происхождению источников не разьясняется и в сделанной автором «глухой» ссылке на работу Снытко и место хранения видимо неопубликованного фрагмента воспоминаний Ермолова. См.: Там же. С.133, прим. 8.

21. Там же.

22. Письмо А.В. Суворова Д.И. Хвостову, 6 января 1797 г. // А.В. Суворов. Письма. М., 1986. С.318.

23. Письмо А.В. Суворова Екатерине II, ... июня 1793 г. // Там же. С.252; То же, 24 июля 1794 г. // Там же. С.274.

24. Письмо А.В. Суворова Д.И. Хвостову, 11 января 1797 г. // Там же. С.318.

25. Письмо А.В. Суворова Павлу I, 11 января 1797 г. // Там же. С.319.

26. Письмо А.В. Суворова Д.И. Хвостову, 29 декабря 1796 г. // А.В. Суворов. Письма. С.316-317.

27. Письмо А.В. Суворова Д.И. Хвостову, 10 января 1797 г. // Там же. С.318. Как записку Суворова «о невозможности для него поступить на службу в иностранную армию» интерпретировали подлинник письма Хвостову от 6 января 1797 г. и составители описания собрания бумаг полководца в Отделе рукописей РНБ. См.: Описание собрания рукописных материалов А.В. Суворова. Л., 1955. С.170.

28. Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.133, прим. 11.

29. Ср.: А.В. Суворов. Письма. С.680; А.В. Суворов. Документы. Т.III. С.545, 604.

30. Подробнее о М.Д.Балке и Балках см.: Русский биографический словарь. Т. «Алексинский — Бестужев-Рюмин». Спб., 1900. С. 446-447, 449-450.

31. Письмо А.В. Суворова В.С. Попову, 24 января 1788 г. // А.В. Суворов. Письма. С.124.

32. «Зыбин, что вы бежите в роту, разве у меня вам худо...» (там же, С.244). Такого же мнения придерживается и комментатор этого письма В.С.Лопатин: «О каком Зыбине идет речь, не ясно.» (там же, С.640).

33. Снытко Т.Г. Указ. соч. С.120.

34. Русский биографический словарь. Т. Гааг-Гербель, М., 1914. С.84. См. также: Знаменитые россияне XVIII-XIX вв. Биографии и портреты. Спб., 1995. С.324-325.

35. Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.131-132.

36. Снытко Т.Г. Указ. соч. С.111.

37. Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.130, 132.

38. Там же. С.131.

39. И.Ф. Антинг и С.Х. Ставраков находились при штабе Суворова в 1799-1800 гг., так как не утратили его доверия после истории с кобринскими имениями. Прочие офицеры, пробыв в 1797 г. некоторое время под арестом, были освобождены и более, насколько известно, не преследовались (Петрушевский А.Ф. Указ. соч. С.363-364). Тищенко и Мандрыкин с нач. 1797 г. находились в Петербурге под судом по делу о финансовых злоупотреблениях, но о предьявлении им других обвинений ничего не известно (там же, С.356).

40. Вербицкий Э.Д. Борьба тенденций в правящих кругах России в отношении буржуазной Франции в кон. XVIII ст. (1795-1800 гг.) // Доклады симпозиума по истории Франции XVIII ст. и ее связей с Россией, Украиной и Молдавией. Кишинев, С.44-45, 47.

41. Сафонов М.М. Суворов и оппозиция Павлу I. С.131.

42. Ланин Р.С. Внешняя политика Павла I в 1796-1798 гг. // Ученые записки ЛГУ. Серия исторических наук. Вып. 10. Л., 1940. С.42-44.

43. Сорокин Ю.А. Российский император Павел I. Автореферат канд. дисс. Томск, 1989. С.17.

44. См.: Станиславская А.М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья (1798-1807). М., 1962. С.115-125, 161.

45. А.В. Суворов. Письма. С.746-747, 748.

46. Там же. С.750.

47. Сорокин Ю.А. Указ. соч. С.17.

48. А.В. Суворов. Письма. С.755.

49. Сафонов М.М. Загадка опалы Суворова. С.14. Авторы одной из недавних работ, опираясь на выводы М.М. Сафонова, сделали даже следующее заключение: «Связующим звеном между оппозиционными Павлу I группами выступал А.В. Суворов, через которого организаторы заговора получили выход на Лопухиных — родственников фаворитки императора...» (Волкова И.В., Курукин И.В. Феномен дворцовых переворотов в политической истории России XVII-XX вв. // Вопросы истории, 1995, N 5-6. С.50.). Однако на указанных в ссылке страницах сборника писем Суворова и статьи Сафонова таких сведений не содержится.

Источники: «Адьютант!» и ENOTH DESIGN

Севастополь объединил воспитанников трёх военных училищ

23.12.2015
Под крышей Севастопольского президентского кадетского училища собрались воспитанники трёх военных учреждений России. Более 350 человек приехало для обмена опытом, оздоровления и отдыха в стенах лучшего кадетского училища полуострова.

Любовь и бунт в Елабужском музее

18.12.2015
Масштабная экспозиция в историко-архитектурном музее г. Елабуга, посвящённая пушкинскому наследию, пугачёвскому восстанию и образованию Оренбургской губернии, определённо заслуживает внимания. 150 уникальных экспонатов объединены в трёх крупных разделах. В экспозиции представлены элементы интерьера казачьего быта, национальные костюмы, праздничная и свадебная атрибутика XIX в.

Старинный дар молодому музею

15.12.2015
Историко-краеведческий музей ковровского района не может похвастаться долгой биографией. Образованный только в 2000 году, он ещё не сумел стать значимым памятником культуры и хранителем наследия великих ценностей. Однако первый серьёзный вклад в фонд музея внёс бывший житель ковровского района, ныне – столичный коллекционер, предоставивший в ведение музея богатую коллекцию предметов старины, в том числе ценной графики и элементов мебели.