Александр Васильевич Суворов

«Готовься в войне к миру, а в мире к войне.»

Составил Пыляев М. И.

«День генералиссимуса Суворова.»

Русский чудо-богатырь Суворов остался загадкой для потомства. Быстрый, решительный, предприимчивый не только в военных действиях, но и в своих поступках, разнообразный до бесконечности как разнообразны были окружавшие его обстоятельства, великий вождь и в то же время странный старик, который то шалит, как ребенок, то обнимает мыслью целый мир, решает в своем уме самые сложные вопросы, касавшиеся счастья миллионов людей или судьбы государства. Человек, обладавший всеми способами и средствами по своему званию, но не пользовавшийся ими; презиравший роскошь, спавший на соломе, довольствовавшийся солдатским сухарем, боровшийся со своими страстями, обуздывавший их и оставшийся победителем в этой борьбе. Истинные свои замыслы он всегда прикрывал фарсами и лаконичными остротами. Деяния Суворова принадлежат истории, мы их не коснемся, но возьмем одну его частную жизнь, которую почерпнем из рассказов его приближенных и слуг.

Всего слуг у него было пятеро: старшим из них был его камердинер Прохор Дубасов, более известный под именем Прошка. Этот верный слуга фельдмаршала пережил своего барина и умер в 1823 году, восьмидесяти лет. В уважение заслуг его господина, в день открытия памятника Суворову на Царицыном лугу он был пожалован императором Александром I в классный чин с пенсией в 1200 рублей в год. Помощником этого камердинера, или, как его называли, подкамердинер, был сержант Иван Сергеев. Он находился при Суворове шестнадцать лет безотлучно, а поступил к нему в 1784 году из Козловского мушкетерского полка. Впоследствии он находился при сыне героя, Аркадии Александровиче, до самой его смерти, постигшей сына в той же реке, которая доставила отцу славное имя Рымникского. Третьим подкамердинером, или вернее, денщиком Суворова, был сержант Илья Сидоров. Прислуживал генералиссимусу еще фельдшер, который временами пускал ему кровь. В те годы кровопускание считалось единственным средством от многих болезней, и многие прибегали к нему. Пятым приближенным слугой Суворова был повар Матька. Вся эта прислуга спала возле спальни Суворова и на первый его призыв к нему являлась.

День Суворова начинался с первыми петухами: в первом часу он приказывал будить себя. В военное время он пробуждался еще ранее. Нередко и в мирное время он проводил учения в ночное время. «Ночной бой, — говорил Суворов, — выгоден тому, кто отважен и смел, ибо тут число войска не видно и мало значит, да и от стрельбы мало толку. Ночной поход также служит на пользу тому, кто любит являться перед неприятелем внезапно». Суворов приказывал себя будить, не слушая никаких отговорок: «Если не послушаю, тащи меня за ногу!» Спал Суворов на сене, уложенном так высоко, как парадная постель. Над сеном стелилась толстая парусиновая простыня, на нее тонкая полотняная, в головах две пуховые подушки, которые всюду за ним возились. Третья простыня служила ему вместо одеяла. В холодное время он сверх простыни накрывался своим синим плащом. Ложился в постель Суворов без рубашки. Встав с постели, нагишом, он начинал бегать взад и вперед по спальне, а в лагере по своей палатке. Нередко в летнее время он бегал в таком виде в саду, где и маршировал в такт. Все это продолжалось около часа. Во время таких «эволюций» он держал в руках тетрадки и твердил татарские, турецкие и карельские слова и разговоры. Для практики в последнем языке он у себя держал несколько карелов из собственных своих новгородских вотчин. После такого урока он умывался: ему, по обыкновению, приносили в спальню два ведра самой холодной воды и большой медный таз. В продолжение получаса он выплескивал из ведер воду себе на лицо, говоря, что это помогает глазам. После этого камердинер должен был оставшуюся воду тихонько лить ему на плечи, так чтобы вода стекала ручейком и катилась по локтям. Мытье заканчивалось во втором часу ночи. Обтирался Суворов перед камином. В это время входил в спальню его повар Матька с чаем. Только он один имел право наливать Суворову чай и даже в его присутствии кипятить воду. Налив половину чашки, он подавал ему отведать: если чай был крепок, разбавлял водой. Суворов любил черный чай, лучшего качества, и еще приказывал его просеивать сквозь сито. Чай он выписывал из Москвы через своего управляющего, которому наказывал, чтобы «прислал ему наилучшего, какой только обретаться может... По цене купи как бы тебе дорог не показался, выбери его через знатоков, да перешли мне очень сохранно, чтобы постороннего духа он отнюдь не набрался, а соблюдал бы свой дух весьма чистый».

В скоромные дни он пил по три чашки со сливками, без хлеба и сухарей, в постные — без сливок. Строго соблюдал все посты, не исключая среды и пятницы. А во время Страстной недели Суворов ничего не ел, а только пил один черный чай без хлеба.

Когда подавался чай, Суворов требовал белой бумаги для записи своих выученных уроков. Писал он всегда тушью, а не чернилами. Письма писал на толстой бумаге, иногда на небольших клочках, самым мельчайшим почерком. Слог его был краток и мужественен, и выбор выражений так меток, что он никогда написанного не поправлял. Запечатывал он их самым дорогим сургучом и огромной печатью с знаменами, пушками и саблями с надписью: «Virtute et veritate», т. е. «доблесть и верность» — девиз Суворова. После чая он спрашивал повара, что тот будет готовить и что будет у него для гостей. Повар отвечал. «А для меня что?» — спрашивал Суворов. В постный день повар отвечал: уха, а в скоромный — щи. Вторым блюдом было жаркое. Сладкого Суворов никогда не ел, соусов тоже. Большой званый обед для гостей у него был из семи блюд, а иногда и более. Если кто желал угостить обедом Суворова, то приглашал к себе его повара — другой стряпни он не ел. Суворов очень любил, когда у него обедали и говорили много за столом, но не терпел тех, кто много ел. Раз один приезжий иностранец обедал у Суворова и удивил его и всех присутствующих своим аппетитом. Всякое блюдо быстро исчезало. Суворов смотрел с изумлением. На другой день он не мог позабыть этого посещения и сказал: «Ну, спасибо гостю, он первый изволил отдать справедливость искусству моего повара, ел, как будто у него нет желудка. Он не подходит под указ Петра Первого об отпуске прожорам двух пайков: для него мало и четырех».

Суворов неохотно тратил деньги на парадные обеды. Потемкин много раз напрашивался к нему на обед. Суворов всячески отшучивался, но наконец вынужден был пригласить его с многочисленной свитой. Суворов призывает к себе Матоне, метрдотеля, служившего у Потемкина, заказывает ему роскошный обед и просит не щадить денег на яства, а для себя приказывает своему повару изготовить два постных блюда. Обед вышел роскошнейшим и удивил даже самого Потемкина, привыкшего к роскоши. По выражению Суворова, за столом «река виноградных слез несла на себе пряности обеих Индий».

Но сам он, под предлогом нездоровья, кроме двух блюд, ничего не ел. На другой день, когда Матоне представил ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, то Суворов отказался оплатить его, только написал на нем: «Я ничего не ел» и отправил Потемкину, который тотчас заплатил, сказав: «Дорого стоит мне этот Суворов!» Но возвратимся опять к утру Суворова. После чая он, все еще неодетый, садился на софу и начинал петь по нотам духовные концерты Бортнянского и Сарти. Такое пение продолжалось целый час. Он очень любил петь. Голос у него был бас. У Суворова в московском доме, близ церкви Вознесения у Никитских ворот, жили даже крепостные певчие и музыканты. Он держал их там для усовершенствования в музыке и пении, и приказывал ходить учиться к другим, славившимся тогда в Москве, например, к Голицынским. Во время своего житья в деревне певчие эти переводились из Москвы в имение.

После пения Суворов спешил одеваться: туалет свой он совершал не более пяти минут и в конце еще раз умывал лицо холодной водой. Затем он приказывал камердинеру Прошке позвать своего адъютанта, полковника Данила Давыдовича Мандрыкина с делами.

Ранее еще семи часов Суворов отправлялся на развод. К разводу Суворов выходил в мундире того полка, какой был тогда в карауле. После развода, если не было докладов и дел, он призывал инженерного полковника Фалькони для чтения иностранных газет. Суворов выписывал до двенадцати заграничных газет: шесть французских и шесть немецких, и, кроме того, «Московские» и «Петербургские Ведомости». Из оставшихся после Суворова расходных книг видно, что он на газеты тратил в год около трехсот рублей.

По окончании чтения газет Суворов спрашивал, подано ли кушанье. Садился он за стол в 8 часов утра, а когда у него был парадный обед, то часом позднее. Перед обедом он пил рюмку тминной сладкой водки, а когда страдал желудком, то выпивал рюмку пеннику с толченым перцем. Закусывал водку всегда редькой. Прибор за столом у него был самый простой: оловянная ложка, нож и вилка с белыми костяными черенками. На серебре он не ел, говоря: «В серебре есть яд». Суворов никогда не садился на хозяйское место, а всегда сбоку, по правую сторону стола, на самом углу. Перед обедом, идя к столу, он громко читал «Отче наш». Кушанья не ставили на стол, а носили прямо из кухни, с огня, горячее, в блюдах, обнося каждого гостя и начиная со старших. Суворову подносили не всякое блюдо, а только то, которое он кушал. Суворов соблюдал величайшую умеренность в пище, так как часто страдал расстройством желудка. Камердинер Прошка всегда стоял позади стула и не допускал ему съесть лишнее, прямо отнимая тарелку, не убеждаясь никакими просьбами, потому что знал, что в случае нездоровья Суворова он же будет в ответе и подвергнется строгому взысканию: «Зачем давал лишнее есть?» И если в такой момент разгневанный барин спрашивал, по чьему приказанию он это делает, отвечал: «По приказанию фельдмаршала Суворова». — «Ему должно повиноваться», — говорил Суворов. Часто Прошка обходился весьма дерзко со своим барином. Король Сардинский Карл Эммануил прислал Прошке две медали на зеленых лентах, с изображением на одной стороне императора Павла I, на другой — своего портрета с латинской надписью: «За сбережение здоровья Суворова». Прошка всегда носил их на груди.

В продолжение обеда Суворов пил немного венгерского или малагу, а в торжественные дни — шампанское. Суворов никогда не завтракал и не ужинал. Лакомств и плодов он не любил. Изредка только, вместо ужина, подавали ему нарезанный ломтиками лимон, обсыпанный сахаром, да иногда ложечки три варенья, которые он запивал сладким вином.

Во время походов Суворов никогда не обедал один: стол его накрывался на пятнадцать-двадцать персон для генералов и прочих чинов, составлявших его свиту. За столом Суворов имел предрассудки: не терпел, чтобы брали соль ножом из солонки, двигали ее с места на место или ему подавали — каждый должен был отсыпать себе на скатерть соли сколько ему угодно и тому подобное...

После стола всегда крестился три раза. Вообще он молился очень усердно и всегда с земными поклонами, утром и вечером, по четверти часа и более. Во время Великого поста в его комнатах всякий день отправлялась Божественная служба. Во время Божественной службы у себя дома, как и в деревне, он всегда служил дьячком, зная церковную службу лучше многих причетников. На Святой неделе, отслушав заутреню и раннюю обедню в церкви, он становился в одном ряду с духовенством и христосовался со всеми, кто бы ни был в церкви. Во все это время его камердинеры стояли сзади, с лукошками крашеных яиц, и Суворов каждому подавал яйцо, но сам ни от кого не брал. Во всю Святую неделю пасха и кулич не сходили с его стола и предлагались каждому из гостей.

Троицын день он праздновал по старинному русскому обычаю: обедал всегда с гостями в роще под березками, украшенными разноцветными лентами, при пении певчих или песенников и с музыкой. После обеда сам играл в хороводах с девушками и солдатами. В походах во время Святок, если это случалось в городах, то всегда праздновал их шумно, приглашая множество гостей, забавлялся игрой в фанты и в другие игры, и особенно очень любил игру «жив, жив курилка». На Масленице он очень любил гречневые блины и катание с гор. А также на этой неделе давал балы, иногда раза три в неделю. Сам он на них присутствовал до обыкновенного своего часа сна, и когда тот наступал, он потихоньку уходил от гостей в спальню, давая гостям веселиться до утра. Именины и день своего рождения никогда не праздновал, но всегда с большим почтением праздновал торжественные царские дни. В эти дни он бывал в церкви во всех орденах и во всем параде и после обедни приглашал гостей, а иногда давал бал.

В обыкновенные дни после обеда Суворов умывался, выпивал стакан английского пива с натертой лимонной коркой и с сахаром — этот напиток тогда ввела в употребление Дашкова, — затем раздевался догола и ложился в постель спать часа на три. Встав после сна, он одевался очень быстро. Одежда его, кроме белья, состояла из нижнего канифасного платья с гульфиками. Садясь на стул, он надевал наколенники и китель, белый канифасный с рукавами. Это был его домашний, комнатный наряд. И в конце одевал на шею Аннинский или Александровский орден. Зимой в самый сильный мороз не носил он мехового платья, даже теплых фуфаек или перчаток, хотя бы целый день должен был стоять на морозе. Плаща и сюртука не надевал даже в самый сильный дождь. В самые суровые морозы, под Очаковым, Суворов в лагере был в одном супервесте с каской на голове, а в царские дни — в мундире и шляпе, и всегда без перчаток. Императрица Екатерина II пожаловала ему дорогую соболью шубу польского покроя, крытую разрезным зеленым бархатом с золотыми петлицами и кистями. Но Суворов никогда не надевал ее. Только из повиновения раза два надевал, когда выходил из кареты, в которой с большим уважением возил ее. Зимой Суворов любил, чтобы в комнатах его было так тепло, как в бане. Дома он разгуливал по комнатам без всякого платья. В Варшаве и Херсоне его квартиры были с садом, по которому он и бегал всегда в одном белье и в сапогах. Квартиры его состояли, как правило, из трех комнат: первая комната была его спальней и кабинетом, вторая шла за столовую, гостиную и залу, а третья предназначалась для слуг. В спальне его всегда до рассвета горели две восковые свечи, а в камердинерской, возле спальни, всю ночь горела в тазу одна сальная.

Суворов часто спал навзничь и часто кричал во сне. Во время таких припадков прислуга должна была будить его.

Суворов очень любил мазаться помадой и прыскаться духами. Особенно он любил одеколон, которым ежедневно смачивал узелок своего платка. Табака он никогда не курил, но очень часто любил нюхать рульный табак. Табакерку в будничные дни он имел золотую, а в праздники — осыпанную бриллиантами (таких у него было несколько — все подарки царственных особ). Он очень не любил, чтобы нюхали его табак.

Исключение было только для большого друга — князя Г. С. Волконского. Не терпел, чтобы в доме его были зеркала, и если в отведенной ему квартире оставались такие, то их закрывали простынями. «Помилуй Бог, — говорил он, — не хочу видеть другого Суворова». Если же случалось ему увидеть незакрытое зеркало, то тотчас отвернется и во всю прыть проскачет мимо, чтобы не увидеть себя. Однажды в Херсоне, по усиленной просьбе дам, позволил он поставить в дальней, задней комнате маленькое зеркало, которое прозвал «для дам-кокеток» и сам в эту комнату не входил. Да и дамы после такого его отзыва не решались туда идти.

Во время пребывания Суворова в Таврическом дворце, по приказу Императрицы, самое точное внимание было оказано причудам фельдмаршала: уж не говоря о том, что все зеркала были завешаны и дорогая мебель вынесена, но и комнаты были приспособлены так, как у него в доме. Так, для спальной назначили комнату, где есть камин; для кабинета же особой комнаты не дали. В спальне фельдмаршала настлали сена, которое покрыли простыней и одеялом, в голову положили две большие подушки. У окна поставили стол для письма, два кресла и маленький столик, на котором его повар Матька разливал чай.

Кушанья для Суворова под надзором последнего готовили в пяти горшочках. В скоромные дни были: вареная с пряностями говядина, под названием духовой, щи из свежей или кислой капусты, иногда калмыцкая похлебка — башбармак, пельмени, каша из разных круп и жаркое из дичи или телятины. В постные дни: белые грибы, различно приготовленные, пироги с грибами, иногда жидовская щука. Готовилась она так: снимут с щуки кожу не отрезая головы и, очистив мясо от костей, растирают его с разными пряностями, фаршируют им щучью кожу и, сварив, подают с хреном... Суворов любил и просто разварную щуку, под названием «щука с голубым пером».

Суворов не меньше зеркал не терпел своих портретов. Кажется, курфирст Саксонский первый упросил списать с него портрет для Дрезденской галереи. Прислал к нему известного живописца Миллера. Суворов очаровал художника своими разговорами. «Ваша кисть, — сказал он, — изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего. В жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукой ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик!» При этих словах он вскочил на стул, спрыгнул со стула и прибавил: «В приливе и отливе счастья, уповая на Бога, бывал я неподвижен так, как теперь». Он сел на стул. «Вдохновитесь гением и начинайте», — сказал он Миллеру.

Суворов при себе никогда не носил ни часов, ни денег. Так же и в его доме никогда не было часов. Он говорил, что солдату они не нужны и что солдат без часов должен знать время. Когда надо было идти в поход, никогда в приказах не назначал часа, но всегда приказывал быть готовым с первыми петухами. Для этого он научился петь петухом и когда время наставало, выходил и выкрикивал «ку-ка-ре-ку» и солдаты выступали в поход.

Также не держал Суворов при себе никаких животных, но, увидев во дворе собаку или кошку, любил их приласкать: собаке кричал: «гам-гам», а кошке «мяу-мяу». Живя в деревне с Покрова или в Великом посту, в одной из своих комнат устраивал род садка: пол горницы приказывал устилать песком, наставит там елок и сосен, поставит ящики с кормом и напустит туда скворцов и всякой мелкой птицы. Так до Святой недели и жили птицы у него, как в саду. А в Великий праздник, когда станет потеплее, велит их выпустить на волю. «Они, — скажет, — промахнулись: рано прилетели, и на снегу им было взять нечего... Вот теперь до тепла пускай у меня поживут на елках».

В своем новгородском имении Суворов был еще неприхотливее: точно так же рано вставал, ходил в церковь, по праздникам звонил в колокола, играл с ребятишками в бабки. На Масляной неделе строил ледяную горку, на Святой — качели. Катался по льду на коньках. Любил угощать всех вином, но сам не пил и не любил пьяных: даже зимой приказывал поливать водой у колодца таких крестьян, которые шибко пьянствовали. Простота его доходила до того, что он вместо лодки переправлялся по реке в чану, протянув канат с берега на берег. Суворов говорил, что военным надо на всем уметь переплывать реки — и на бревне, и на доске.

Суворов ежедневно ходил по десяти и более верст, и когда уставал, то бросался на траву и, валяясь несколько минут на траве, держал ноги кверху, приговаривая: «Это хорошо, чтобы кровь стекла!» То же приказывал делать и солдатам. Докторов, как мы выше уже говорили, он сильно недолюбливал, и когда его подчиненные просились в больницу, то он говорил им: «В богадельню эту не ходите. Первый день будет тебе постель мягкая и кушанье хорошее, а на третий день тут и гроб! Доктора тебя уморят. А лучше, если нездоров, выпей чарочку винца с перчиком, побегай, попрыгай, поваляйся и здоров будешь».

Когда Суворов захворал смертельно, и когда сыпь и пузыри покрыли все тело его, то он слег в постель и велел отыскать аптеку блаженной памяти Екатерины: «Она мне надобна только на память».

Простота и воздержанность Суворова сроднила его с недугами, научила переносить их легко и без ропота. Суровая жизнь была хорошей боевой школой. Школа Суворова пряталась и под его причудами, только не сразу можно было добраться до смысла причуд. Граф Серюг говорил в своих записках, что «Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования сильных завистников».

Бюро переводов консульская легализация.

Севастополь объединил воспитанников трёх военных училищ

23.12.2015
Под крышей Севастопольского президентского кадетского училища собрались воспитанники трёх военных учреждений России. Более 350 человек приехало для обмена опытом, оздоровления и отдыха в стенах лучшего кадетского училища полуострова.

Любовь и бунт в Елабужском музее

18.12.2015
Масштабная экспозиция в историко-архитектурном музее г. Елабуга, посвящённая пушкинскому наследию, пугачёвскому восстанию и образованию Оренбургской губернии, определённо заслуживает внимания. 150 уникальных экспонатов объединены в трёх крупных разделах. В экспозиции представлены элементы интерьера казачьего быта, национальные костюмы, праздничная и свадебная атрибутика XIX в.

Старинный дар молодому музею

15.12.2015
Историко-краеведческий музей ковровского района не может похвастаться долгой биографией. Образованный только в 2000 году, он ещё не сумел стать значимым памятником культуры и хранителем наследия великих ценностей. Однако первый серьёзный вклад в фонд музея внёс бывший житель ковровского района, ныне – столичный коллекционер, предоставивший в ведение музея богатую коллекцию предметов старины, в том числе ценной графики и элементов мебели.